Золотые апостолы - Страница 27

Дуня с подносом передо мной церемонно поклонилась, и стол тут же грянул:

– Пей до дна, пей до дна, пей до дна…

Я осушил чарку одним глотком. Жидкость в ней оказалась сладковатой и ароматной – о происхождении напитка у пасечника Трипузова можно было и не спрашивать. Медовуха мягко прокатилась по горлу, а потом, вдогонку, обожгла его жарким теплом, вышибив из глаз не прошеную слезу. Ах ты!..

Я поискал взглядом, обо что разбить чарку, и тут же услышал предостерегающий возглас Риты:

– Тихо, гусар! Это еще не свадьба…

Скорчив ей рожу, я забрал у Дуни поднос, поставил его на стол, вместе с чаркой. Затем троекратно, со смаком, расцеловал ее. (За столом восторженно завопили.) Медовуха мягко ударила мне в голову и наполнила сердце радостью. Ну, именинница! Раз так…

Золотая цепочка с таким же крестиком, фамильная ценность Ноздриных-Галицких, послушно перекочевала на тоненькую шейку Дуни. На синем, в тон ее глазам, платье крестик с округлыми, по православному, углами смотрелся замечательно.

– Аким! Разве можно? Это же…

– Молодец, гусар! Как для милого дружка – и сережку из ушка!

Рита выбежала из-за стола и расцеловала меня в обе щеки.

– Не злись, я тоже не знала, – шепнула она мне на ухо. – Самой пришлось туго… Давайте танцевать! – воскликнула она громко и обняла нас с Дуней за плечи – чувствовалось, что медовуха деда Трипуза ударила в голову не только мне. – Гости засиделись!

– Пусть человек поест! – возразила Дуня.

– Конечно, Аким у нас, как всегда, голодный! – воскликнула Рита. – Да ну вас! – она махнула рукой и подбежала к Виталию. Тот тут же вскочил с места, как оловянный солдатик, и они закружились по двору.

Меня усадили за стол, и Дуня навалила мне полное блюдо жареной домашней колбасой, картошкой, капустным салатом и еще какой-то снедью. Я поглощал это, почти не разжевывая, – медовуха деда Трипуза вдобавок ко всему пробуждала зверский аппетит. Дуня, присев напротив, опершись подбородком на кулачки, смотрела на меня сияющими глазами.

– Это она сама полдня готовила, – шептала над ухом невеста Виталика. Дуня мигом познакомила нас, и, когда Света (так ее звали) встала мне навстречу, я сразу понял, почему она стеснялась танцевать в ресторане. Невеста была выше жениха на полголовы… Теперь, уверенная в своем счастье, Света заботилась о будущей золовке. – Она такая мастерица, такая мастерица: мамино платье перешила – лучше не бывает! Смотри! Такого на рынке не купишь…

– Да ну тебя! – засмущалась Дуня, и я понял, что в своем старании Света перегнула палку. Какой девушке приятно ходить в перешитых маминых платьях?

Неловкость прервала умолкшая музыка. Рита отстранилась от партнера и решительно махнула рукой.

– Давай "барыню"! Слышишь?!

Виталик послушно побежал к магнитоле. Рита стояла, подбоченясь, задорно поглядывая на нас. Я подумал, что надо будет попросить у деда Трипуза бутылочку медовухи и распить с ней наедине. Куда там шампанскому!

Магнитола грянула "барыню", и Рита подлетела к Дуне.

– Давай, именница!

Та, словно ждала…

Бросив вилку, я смотрел, как Рита, подбоченясь, лебедем поплыла по двору, отбивая дробь каблучками. Дуня выпорхнула ей навстречу, часто молотя туфельками по мощеному кирпичом двору; обе девушки, встретившись посреди двора, церемонно поклонились друг другу и разошлись. Затем, не переставая приплясывать, снова встретились, и, когда музыка ударила аллегро, взялись под руки и закружились, помахивая платочками. Рита при этом еще подвизгивала в такт. Я, забыв про еду, ошеломленно смотрел на эту "барыню" местной нарезки. Имени медовухи деда Трипуза…

– Во, дают! – Разгоряченный Виталик шлепнулся на стул рядом. – Ладно, Дуня, она в кружке занимается. Но эта твоя журналистка…

Это "твоя" наполнила душу теплом. Я взял бутылку и наполнил чарки.

– За именинницу!

Мы чокнулись и выпили. Он ожесточенно закусил соленым огурчиком. Синяк на его щеке уже начал желтеть.

– Виталий, ты меня прости, пожалуйста. Сам не знаю, что тогда на меня нашло…

– Вот это нашло, – он щелкнул ногтем по бутылке. – Ладно, забыли. Я тоже был хорош…

Мы ударили по рукам. Хватка у него оказалась железной, и я еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, когда он стал мять мою ладонь в своей лапище. Одобрительно кивнув, он отпустил мою руку.

– Был у Ровды?

Я сообразил не сразу. Но потом кивнул. Значит, фамилия милицейского начальника Ровда. Бабоед, Трипуз, Ровда – у обитателей Горки прозвища в прошлом были еще те…

– Что он сказал?

– Велел уезжать отсюда поскорее.

– А ты?

– Сказал, что следователь прокуратуры запретил.

– Правильно! – хлопнул он меня по плечу. Плечо сразу заныло.

– В ответ он пообещал надеть мне наручники.

– Это дудки! – возмутился Виталик. – Я видел это дело. Вины твоей нет никакой, даже если бы и зафиксировали превышение скорости. Есть такое понятие – непреодолимые обстоятельства, – радостно пояснил он, – и любой юрист запросто докажет, что они были. А если Ровда вздумает по-своему, то есть прокуратура, которая контролирует соблюдение милицией законности, – лицо у Виталика стало важным. – Ничего у него не выйдет. Будь спокоен.

"Я так спокоен", – хотел ответить я, но передумал и в двух словах рассказал ему историю с телефонным номером. Даже показал его на дисплее трубки.

– Это зря, – сказал Виталик, посерьезнев, – Ровда обязательно проверит.

– Думаешь, он запомнил номер?

– У него память… – он задумался, но так и не нашел сравнения. – Он никогда телефонным справочником не пользуется – знает номера наизусть. Всех фигурантов по делам, даже если это было двадцать лет назад, помнит. Он же из розыска. Работал так, что все ворье области боялась приезжать в Горку. Это потом он стал начальником…