Золотые апостолы - Страница 24

Он отодвинул бумаги, которые только что читал, и посмотрел на меня. Взгляд невыразительный, тусклый. Авторы детективов любят наделять своих сыщиков пронизывающим взглядом, от которого подозреваемые ежатся и сходу раскалываются. Они не видели глаз начальника милиции Горки.

– По вашей вине произошло дорожно-транспортное происшествие со смертельным исходом, – ровным голосом сказал он.

– По моей вине?

– Здесь все написано, – тронул он толстыми пальцами лежащие на столе бумаги. – Превышение скорости, создание аварийной обстановки.

– А кто замерял скорость? Есть протокол?

Он взглянул на меня с любопытством.

– Протокола нет. Но и так все ясно: выезд на высокой скорости на перекресток перед движущимся транспортом…

– Между прочим, я двигался по главной дороге. И водитель фуры обязан был уступить.

– Не надо демагогии! – воскликнул он сердито. – По вашей вине погиб человек!

– И он, конечно, соблюдал правила. Ехал на дозволенной скорости и не создавал аварийной обстановки…

– Слушай ты, столичная штучка! Ты будешь меня учить?! – он аж привстал.

– Я просто сообщаю факты. Они, кстати, есть в протоколе. Я вынужден был спасаться от придурка, который вмазался в фуру, потому что гнался за мной, стреляя из обреза. Убегать от убийцы – преступление?

– А кто видел, что он в вас стрелял?

"Видели"! – хотел сказать я и прикусил язык. Не хватало, чтобы они потащили на допрос Дуню. Ее и так трясло целый вечер, дед Трипуз даже вынужден был шептать над ней, как над Ритой. Вместо ответа показал ему забинтованную руку.

– Вот!

Только по приезду я увидел, что одна из дробинок, влетевшая в салон, распорола мне предплечье, залив его кровью. Дед Трипуз пошептал над раной, кровь сразу унялась, остался лишь недлинный розовый след. Его можно было и не бинтовать, но пришедшей в себя Дуне очень хотелось.

– Это ничего не доказывает.

– А след от выстрела на машине? В нее что, из рогатки попали?

– В машине погибшего никакого обреза не обнаружили. Может, вы сами выстрелили. Чтобы скрыть вину.

У меня перехватило дыхание. Он смотрел с видимым торжеством. Ах, вы так!

– В деле есть протокол осмотра машины?

– Да.

– Фамилия сотрудника, проводившего досмотр, указана?

– Зачем она вам?

– Для заявления в прокуратуру. Сокрытие улики по уголовному делу, является служебным преступлением.

Серый блин передо мной стал багровым.

– Слушай, умник! Ты в Горке третий день, а у меня уже два трупа! Кто следующий? Ты, вообще, зачем сюда приехал? Вот тебе твои права, – он бросил на стол запаянный в пластик прямоугольник, – и чтоб духу твоего в Горке не было! Забирай эту свою журналистку – и дуй!

– Не могу, – кротко ответил я, забирая свое водительское удостоверение. И добавил, видя, что лицо его начало чернеть: – Следователь прокуратуры, велел находиться здесь. В противном случае обещал вернуть в наручниках.

– Наручники можно надеть и сейчас…

– Ну да, конечно. У меня в карманах найдут пакетик с героином, еще парочку обнаружат при обыске в машине…

– Это у вас в столице, может, и подбрасывают наркотики, – привстал он, – мы здесь обойдемся и без них…

– Минуточку!

Он недоуменно замер. Я достал из кармана сотовый телефон, нажал на клавишу с изображением раскрытой книжки. Пробежал указателем по списку. Протянул аппарат ему.

– Что это?

– Телефон одного человека. Обратите внимание на фамилию и инициалы. Он просил при случае звонить, не стесняясь. Пожалуйста, нажмите на зеленую кнопочку! Сообщите ему, чем я вам не нравлюсь, и почему вы решили меня задержать.

Он взял телефон, как гранату на боевом взводе. Поднес к глазам. У меня на трубке большой дисплей, и фамилия "Павленко" была видна хорошо. Тем не менее, он рассматривал ее с минуту. В одно мгновение палец его уже было завис над кнопкой вызова (я внутренне сжался), но потом все же отполз в сторону. Вот бы порадовался Владимир Петрович Павленко, мой научный руководитель, звонку! Сказал бы сердито: "Посадите этого бездельника – и надолго! На хлеб и воду! Может тогда у него, наконец, найдется время для диссертации!.."

Когда ты носишь погоны, фамилия начальника, вытесняет из сознания другие такие же. Я это усвоил еще подростком. Отец, услышав от кого-то "Иванов", настораживался, как перед объявлением войны. Он знал своего комдива, а все остальные Ивановы для него существовали в другом мире. Начальник милиции Горки вряд ли слышал что-либо о профессоре Павленко. Зато он точно знает, какая фамилия у министра внутренних дел.

Он осторожно вернул мне телефон. Мрачно уселся обратно в кресло. Притих. Я понимал, о чем он сейчас думает. Если у столичного хлыща забит в телефонном справочнике домашний номер министра (который тот, естественно, не раздает каждому встречному)… Я сидел гоголем, соответствуя моменту. Совесть у меня была чиста – я не соврал. И мало ли, если кто чего подумал…

– Разберемся!

Он закрыл папку с бумагами и бросил ее на край стола. Окинул меня тяжелым взглядом.

– И все-таки я рекомендовал бы вам уехать. Если нужно, я поговорю со следователем. Показания ваши по убийству Ломшик уже вряд ли понадобятся до суда, а если тут что выяснится, – он коснулся пальцами папки, – вызовем. Хотя, думаю, здесь, действительно, нет вашей вины, – голос его в этот раз звучал на удивление миролюбиво, я даже поразился. – Неладное что-то происходит в Горке, – вздохнул он, – а ваше присутствие, Аким Сергеевич, только все запутывает. Ввяжетесь еще куда-нибудь… Мы тут сами разберемся.

Передо мной сидел озабоченный проблемами родного города человек, и, если бы не недавняя наша перепалка, я и в самом деле поверил бы ему. Но только что меня грубо и беспардонно выпихивали из Горки. И мне очень хотелось узнать почему.